Я родился после окончания Великой Отечественной войны. Однако считаю, что выражение «дети войны» относится ко мне в полной мере. Ведь мои родители встретились и полюбили друг друга на фронте…
Моя мама, Александра Андреевна Балибалова, в 1939 году окончила Чкаловскую фельдшерско-акушерскую школу и начала работать медсестрой в городской больнице. Повестку на фронт она получила 23 июня 1941 года, на следующий день после начала войны. Так оперативно сработала мобилизационная система. А уже в августе 1941 года лейтенант медицинской службы Балибалова в составе хирургического полевого госпиталя №564 оказалась на фронте, как тогда говорили, на первой линии.
Короткими перебежками
Мама всегда рассказывала, что труднее всего на войне было осенью 1941 года, когда госпиталь отступал вместе с боевыми частями Красной армии. Однажды в Калининской области во время передислокации на колонну раненых налетела шестерка «Юнкерсов». Медработники едва успели выскочить из машины, как в нее попала авиабомба. Прятаться было негде. Даже до небольшого, безлистного уже лесочка нужно было добежать по сжатому льняному полю. Зарываясь в редкие стожки при очередной атаке самолетов, мама добежала. И часто говорила, что это была самая длинная дистанция в ее жизни.
Потом над лесом, словно галки, кружили немецкие самолеты и строчили из пулеметов. И кустик, под которым хоронилась молоденькая медсестра, казался ей редким и прозрачным, а до соседнего, который погуще, а значит, побезопасней, еще добежать надо под прицелом безжалостных летчиков… Так и пряталась от обстрела полдня, меняя одно ненадежное укрытие на другое. Уже ночью, когда фашисты прекратили атаку, встретилась с медсестрой из их госпиталя. Вместе девушки прибились к группе бойцов, добирающихся до Калинина. Но встретившиеся по дороге саперы сообщили, что Калинин взят немцами, потому идти нужно на Клин.
Через три дня голодных и усталых девчонок подобрала проходившая авторота. А в Клину они случайно увидели машину с красным крестом и рентгенотехника Анатолия из их госпиталя…
И снова начались боевые будни. Госпиталь останавливался обычно в лесу. В первую очередь разворачивали две брезентовые палатки операционного блока: большую, на шесть столов для обработки ран, и маленькую — на два стола для полостных операций. Сутками не выходили из операционной, случалось, и под обстрелом работали. Когда на столе лежит раненый, в щель прятаться не побежишь. Вокруг рвались снаряды, и казалось, что вот-вот какой-нибудь осколок пробьет брезентовое полотно. Иногда, при особенно сильном обстреле, приходилось снимать раненого бойца со стола, опускать носилки на пол, садиться рядом на корточки и уговаривать:
— Сейчас тебя, миленький, прооперируют и эвакуируют. Все будет хорошо!
Из наградного листа
«Лейтенант медицинской службы Балибалова служит образцом стойкости и выносливости. В совершенстве овладела методикой переливания крови и лично провела свыше 500 таких переливаний. Наложила свыше 680 сложных гипсовых повязок, которые всегда отличаются исключительной прочностью. За 1943-1944 годы обеспечила 32 тысячи больших и малых перевязок. Благодаря большому опыту, добилась высокой экономии и восстановления перевязочных материалов — бинтов 30 тысяч штук, ваты и других ценнейших медикаментов». От этих скупых строк ком подкатывает к горлу. Оказывается, что госпиталь первой линии был еще и большой прачечной. Вокруг палаток между деревьями натягивались десятки веревок для сушки бинтов, салфеток и простыней. И медсестры после операций помогали санитаркам стирать перевязочные материалы.
«Вижу ваше лицо!»
В госпиталь постоянно приходили письма от бойцов и командиров со словами благодарности за помощь, а часто и за спасенную жизнь. Один из конвертов был подписан просто: «Полевой госпиталь 564, операционная, Шуре». Письмо передали Александре Балибаловой. Раненый писал, что благодаря заботам медсестры у него на лице нет рубцов, и руки заживают хорошо. И Шура вспомнила обожженного танкиста, которого принесли в операционную полностью забинтованного. Она обработала руки и начала разбинтовывать голову. Жалко было паренька: молодой, двадцать лет всего, а у него такие сильные ожоги. И непонятно, что со зрением. Медсестра спросила:
— Дима, у тебя глаза видели после ожога?
— Не знаю, я не мог их открыть.
И какое же у них обоих было желание, чтобы глаза видели! И вот после очередной обработки он неуверенно произнес:
— Вижу, сестрица милая, вижу!
— Что видишь?
— Вижу ваше лицо, косынку, красный крестик!
Она услышала про крестик и успокоилась, значит, глаза целы.
Шли тяжелые бои, раненых было много, медсестры сутками не выходили из операционной. Но Шура каждое утро заходила к танкисту в палату, промывала ему глаза, присыпала раны на лице порошком.
Победа!
Мой отец Леонид Панкратович Полуэктов прибыл в 564-й госпиталь в августе 1943 года после окончания военной медицинской академии. В одном из его наградных листов написано, что он в совершенстве овладел военно-полевой хирургией, за время боевых сражений провел свыше 300 операций. В наступательную кампанию буквально сутками не отходил от операционно-перевязочного стола, проводил более сотни операций и первичных хирургических обработок ежедневно, спасал раненым конечности, которые по степени поражения подлежали ампутации…
Мои родители встретили победу в Кенигсберге. Неожиданно ночью проснулись от сильной стрельбы, подумали, что немцы высадили десант, окружили и обстреливают. Выскочили из палаток, а там все стреляют в воздух и кричат: «Война кончилась! Победа!»
Миллионы мужчин и женщин огромной страны воевали с мыслями о своих детях, уже рожденных и еще не увидевших свет. Воевали за будущее для них и за мирное небо над головами.
Юрий Полуэктов.